устроила себе марафон Hellriser'а, и - это по-прежнему моя любимая хоррор-серия, а Пинхэд все такой же харизматичный и интригующий, каким мне запомнился из детства. Условно поделила бы серию на две части по способу подачи и сюжетным связям. Первые четыре фильма тесно переплетены меж собой в одну линию-историю, в центре которой Пинхэд и шкатулка Лемаршана. Происходящее видится со стороны наблюдателя, а не сквозь персонажей, т.е. фокус здесь именно на событиях как таковых. Фильмы с пятого по седьмой уже связаны с предыдущими частями непрямо, у них другой концепт изложения, все видится глазами главного героя и крутится вокруг него же, изгибаясь под его сознание и восприятие. Что-то в построении есть от "Бойцовского клуба" и "Матрицы", где реальности переплетаются, сливаются в нечто единое целое и только в самой кульминации можно увидеть "объективность" в хронологической последовательности (подумалось, что погружение в сознание и акцентуация на потери ориентиров и непонимании "так что же из этого реально" - это уже прием двухтысячных как таковых). В этих трех частях в финальных сценах все события фильма раскладываются по полочкам и расшифровываются полностью, так что добавить по ним особо и нечего. И вот того очарования, затягивающего чувства первых частей в них нет. Уже в четвертой части оно резко пошло на убыль, четвертая часть она вообще неправильной ощущается, как попытка поставить точку там, где ее быть не должно финал всегда должен же быть открыт.
тезисно о первых трех по мере просмотра, хочется развернуть символы-детали и вырисовать для себя более-менее целостный образ именно кино-версии мира Лабиринта:

Hellraiser IHellraiser I

Первым шкатулку собирает Фрэнк и с появлением синобитов его тело сразу же разрывается на части крючьями. Фрэнк, скорее всего, типичный «открыватель», таких было много и поэтому синобитам он не интересен – они просто делают свою часть сделки. Пинхэд так и вовсе появляется уже после смерти Фрэнка, складывает куски лица, возможно для того, чтобы Фрэнк видел, что будет происходить дальше, Пинхэд разбирает шкатулку до первозданного вида – и врата закрываются. Так «работает» шкатулка обычно: человек собирает ее – синобиты уводят его в свой мир – Пинхэд разбирает шкатулку. Здесь важный момент, что шкатулка сама по себе – просто ключ, и если ее не разобрать обратно, то врата будут открыты и синобиты не уйдут.
Керсти после того, как она забрала с собой шкатулку, снится медленно раскрывающийся цветок гвоздики – контрастно красный на черном фоне, красная гвоздика традиционный символ сильной страсти, желания кипящего в крови – внутри Керсти уже распускается страсть и одержимость, необходимая для решения головоломки. Этот же кадр, правда, в куда более приглушенных тонах, видно в телевизоре медсестры – довольно странный выбор для просмотра, но вполне возможно, что мы видим это «глазами» Керсти и на самом деле там совсем иная картинка. Интересно, что когда Керсти берет шкатулку в руки, по телеэкрану проходит помеха: картинка выцветает и исчезает на миг, затем возвращаясь снова. Шкатулка словно бы хочет быть открытой в ее руках, Керсти выглядит полностью поглощенной ей, одержимой желанием разгадать – и ей это удается. С Керсти все происходит не так, как с Фрэнком – она интересна синобитам, они словно бы играют с ней вначале, наблюдают за реакцией. Перед Керсти вначале распахивают дверь Лабиринта, словно бы проверяя, войдет она в нее или не войдет. Путь в Лабиринте выходит коротким, наткнувшись на некое существо (синобит?) Керсти возвращается обратно и пытается разобрать шкатулку, однако у нее ничего не выходит, на телевизоре вновь помехи прерывают видео: на нем та же гвоздика, однако ее показывают бутоном – затем распустившимся цветком - и кровь вбрызгивается вверх в пакет капельницы: возникшее желание было реализовано и механизм запустился. Затем после помех цветы становятся белыми, а капельница доверху наполняется кровью и разрывается – очищение наступает после «разрыва»-смерти. Интересная деталь, что синобиты появляются в ослепительном почти белом свете – невольно возникает вопрос сколько правды заложено в словах «для одних – демоны, для других – ангелы». Синобиты не торопятся убить Керсти, отвечают на ее вопросы и говорят, что не могут уйти без нее. Ключевое здесь в том, что раз она смогла открыть шкатулку – она уже принадлежит Лабиринту, в ней есть это желание и не важно реализовано оно или нет (в свете дальнейших фильмов, особенно 6-го это видно особенно ярко). То, что Керсти интересна синобитам, подтверждает и то, что ей дали возможность заключить сделку, хотя могли убить легко до этого. Хотя, как таковой по сути сделки-то и не было, ей не обещали сохранить жизнь – просто дали отсрочку. Ворота не закрылись, хотя синобиты ушли.
Керсти приводит синобитов прямо к Фрэнку, выполняя свою часть сделки. Пинхэд не дает Фрэнку ее убить, в самый последний момент распиная Фрэнка на крючьях – душа Керсти принадлежит синобитам, они пришли за ней, они должны забрать ее с собой, чтобы закрыть врата. Однако с этим опять не спешат – вообще очень похоже, по словам и действиям, что синобиты хотели не столько убить ее, сколько убедить пойти с ними, признать неизбежность этого. Керсти удается уйти, она разбирает шкатулку, шаг за шагом «запирая» врата и синобитов, ей удается вырваться, хотя ощущение, что ей позволили это сделать витает в воздухе. Возможно это оттого, что раз ей удалось открыть шкатулку, она уже принадлежит ей и сделкой ей дали отсрочку, а шкатулка вернется. Возможно, сама Керсти принадлежит Лабиринту и Лабиринту интересно играть с ней, но рано или поздно он все-таки заберет ее с собой.

Hellraiser II. HellboundHellraiser II. Hellbound

Во сне Керсти видит историю Пинхэда, его преобразование из человека в синобита. Во многом раскрытие шкатулки у него подобно Фрэнку, однако если Фрэнк остался запертым в Лабиринте, то здесь вышло иначе. Лабиринт дал Пинхэду новую жизнь и новое лицо, буквально вырезав его из старого. Его голова была расчерчена линиями, на пересечении которых вбили гвозди-булавки – по сути это вариации на тему шрамирования и пирсинга, наиболее древних и сакральных техник модификации человеческого тела, смысл которых изначально и сводился к попытке повлиять на душу\личность человека, с помощью внешних изменений.
Само появление этого сна, на мой взгляд, свидетельствует о том, что с закрытием шкатулки Керсти не до конца разорвала связь с Лабиринтом и его мир понемногу просачивается в ее сознание, когда оно наиболее уязвимо. Головоломка, что собирает Тиффани, очень похожа на шкатулку – и эта похожесть, как триггер запускает в сознании Керсти видение, где некто (она считает, что отец), просит помощи выбраться из ада. Стоит ей сосредоточиться – и видение исчезает, кровь оставшаяся на стенах тоже весьма спорна, совсем не факт, что ее мог видеть кто-то кроме самой Керсти.
Нам показывают дом доктора Чемберна глазами пробравшегося в него Кайла и, если верить этому фильму, то должность главного врача психиатрической лечебницы – идеальное прикрытие оккультных практик, потому что и не заподозрит никто, и свидетелям не поверят, да и «жертвы» всегда в наличии. Внушительная коллекция черепов, доска исписанная знаками, похожими на печати и символы различных практик; подробнейшие анатомические атласы с пометками и, что самое важное – подборка разнообразных материалов о шкатулке: рисунки, газетные вырезки, фотографии. Три шкатулки под стеклом, одна из них, как окажется позже, точно настоящая, однако единственная ли она – неясно. В фотоальбоме, где Керсти после находит человека из ее сна, вероятно собрано досье на владельцев шкатулки – Чемберн изучал их, а значит, точно знает не только механизм ее действия, но и последствия разгадки. И всюду множество записей, на столе лежат подшивки и тетради – для Чемберна шкатулка нечто вроде идеи фикс («Я должен увидеть. Я должен познать»), однако, сам не открывает ее, чтобы не подвергать себя опасности. Услышав историю Керсти, он тут же забирает себе матрас, на котором умерла Джулия – такая вещь сама по себе довольно сильный артефакт, но в свете рассказов Керсти о воскрешении к тому же еще и полезный для реализации его идеи.
Собирает шкатулку Тиффани – это планировалось Чемберном давно, так как он несколько лет приучал девочку собирать различные головоломки. Персонаж самой Тиффани оставляет после себя много вопросов, прежде всего, почему же именно ей удалось сложить шкатулку? В Лабиринте Тиффани видит в зеркалах обрывки своих воспоминаний и, единственное, что нам вообще говорят о ее прошлом: картина, как ее мать, убили у нее на глазах. Можно было бы предположить, что это поселило в ней желание мести, или же желание увидеть мать вновь, однако, когда появляются синобиты, о Тиффани говорят как о «руках» без желания. Вопрос было ли желание Чемберна настолько сильным, что его хватило для открытия, или же и в самой Тиффани тоже было нечто скрытое и возможное остается открытым.
Шкатулка, собранная Тиффани, работает также, как шкатулка Керсти в первом фильме: она открывает двери сквозь которые приходят синобиты. Вновь кадр наполнен ярким светом, его источник где-то за вратами и ощущение, словно бы синобиты появляются из этого света – весьма прямая отсылка к традиционным христианским изображениям появления ангелов и святых, особенно ярко это передано в появлении Пинхэда. Пинхэд останавливает девушку-синобита, собравшуюся забрать Тиффани: «нас вызвали не руки, а желание» – ему заранее известна не только личность человека открывшего шкатулку, но и вообще его жизнь. Синобиты уходят оставив, однако врата открытыми – зная, что Чемберн войдет вслед за ними, потому что именно Чемберн уже принадлежит Лабиринту. Интересно, что шкатулка разбирается сама собой – однако врата все еще остаются открытыми. Синобиты не забирают Тиффани с собой, за ней оставляют возможность уйти или войти в Лабиринт добровольно, что Тиффани и делает. Керсти также проходит сквозь врата, предусмотрительно забрав с собой шкатулку.
Лабиринт изнутри представляется вереницей арок, высеченных в каменных стенах, однако, когда показывают его с высоты его архитектура видится куда более сложной, максимально стилизованной под потустороннюю, с искажениями пространства и времени. Лабиринт разный для каждого, буквально у каждого есть персональный ад, отражающий самые глубинные страхи и личностные аспекты человека. Так Тиффани попадает в парк развлечений и видит в зеркалах воспоминание, меж кадрами которого мелькает картинка клоуна жонглирующего своими собственными глазами, с кровавыми слезами из пустых глазниц – намек на то, что Тиффани хотела забыть, вырвать это воспоминание из себя и никогда не видеть его больше. Тиффани после видит и младенца зашивающего нитью свой рот – девушка также «зашила свой рот», перестав разговаривать. Керсти в Лабиринте попадает в дом своего детства, старые фотографии ее матери окрашиваются кровью, превращаются в фото Джулии, а после шкаф вместе с ними рушится – кошмар Керсти, подобен кошмару Тиффани, она еще раз переживает смерть своей матери.
Синобиты реагируют на появление Керсти так, словно они ждали ее – и, на мой взгляд, так оно и есть. Повторюсь, я считаю, что человек открывший шкатулку уже принадлежит Лабиринту, он вернется в него рано или поздно. Собрав шкатулку, человек запускает игру, которая может протекать как угодно, но финал не изменится. Пинхэд играет с Керсти: диалоги-манипуляции, возможности для побега, артефакты. Он не дает убить ее (дважды вмешивается в конфликт с Фрэнком, сдерживает синобитов) потому что хочет растянуть эту игру. Причина такого интереса к Керсти видится мне в ее надежде на спасение, в ее жажде выжить любой ценой, не сдаваться, попытках играть с синобитами в ответ. Не думаю, что среди «открывателей» было много таких, как она, все больше подобных Чемберну или Фрэнку.
Керсти, увидев синобитов, пытается собрать шкатулку вновь, но ничего не происходит – шкатулка открывает врата исключительно из нашего мира, это билет только в одну сторону, в Лабиринт. Но Пинхэд трансформирует шкатулку в головоломку, подобную Левиафану, фактически давая Керсти билет домой (в финале Тиффани соберет головоломку и откроет врата).
Бог и хозяин лабиринта – Левиафан. Как известно, Левиафан изначально образ библейский и в традиционной демонологии существует несколько трактовок его сущности, наиболее популярные из них это: гигантский морской змей, пожирающий души грешников (мифологический образ чудовища\дракона, пасть которого – врата в ад); демон алчности; один из четырех главнейших ликов-образов Люцифера (или один из четырех «ангельских генералов», поддержавший его бунт против бога). В XVII веке Томас Готтлиб дал образу новую жизнь, назвав Левиафана «Смертным богом», т.е изначально порожденный-созданный людьми, он разросся в нечто превосходящие их, причем люди добровольно отдали ему это превосходство. Собственно сам Готтлиб в Левиафане воплотил свое видение государства, сделав их синонимами, однако позже образ вышел за рамки этой прямой аналогии. Образ огромного рукотворного чудовища, пожирающего самого себя, стал отражением технического прогресса, мегаполисов и человеческого общества в целом, по сути, став архетипом. Еще одну трактовку Левиафана создал А.Ш. ЛаВей (один из четырех разделов его «Сатанинской библии» так и называется: «Книга Левиафана»), его Левиафан – владыка эмоций и человеческих страстей, он разжигает их огонь в людях, к нему обращаются люди как нуждающиеся в эмоциях\вдохновении, они – почитатели Левиафана. И, пожалуй, именно с лавеевским образом у Левиафана Лабиринта больше всего сходных черт (хотя есть кое-что и от общекультурного архетипа).
Джулия говорит, что он «бог голода, плоти и желания» и ключевое слово здесь – бог. Лабиринт – его вселенная, в которой Левиафан абсолютный владыка. И очень важное здесь, что Лабиринт – он совершенно отдельная и независимая вселенная, со своими законами и своим же богом, в этом его отличие от традиционного ада. В фильме немного сказано о Лабиринте и его истории, об истории самого Левиафана, и нижеследующее мои мысли на тему. Опираясь на общекультурный архетип, можно предположить, что изначально Левиафан был создан людьми непроизвольно, случайно. Что страстные желания и эмоции людей создали его, возникло что-то вроде культа (а по сути, такие культы были практически во всех древних верованиях), люди поклонялись ему, питали его своими страстями, эмоциями и чувствами – сделали богом, создавшим целый мир. И бог становится все сильнее и сильнее, бог подчинил себе тех, кто добровольно стал ему служить. Повторюсь, что это всего лишь моя теория, прямого подтверждения или опровержения которой в фильмах не было.
Левиафан преобразовывает Чемберна в синобита, перед этим «высветив» лучом его воспоминания, его одержимость поиском и желанием познать – это преобразование своеобразный «подарок» бога своему поклоннику, он дает Чемберну новую сущность – он дает то самое познание, которого жаждал доктор. «А ведь я еще колебался», говорит Чемберн – он дал свое согласие, т.е. синобитами становятся добровольно и осознанно.
Когда Керсти показывает Пинхэду фото его-человека, он не верит и не узнает себя сразу. Его спутники-синобиты также поначалу реагируют недоверчиво на «вы все были людьми». Очевидно, в ходе преобразования память о человеческом я приглушается, однако не стирается полностью. По сути, это очень напоминает реинкарнацию: человек не помнит осознанно и постоянно о своих предыдущих воплощениях, однако если что-то спровоцирует и запустит механизм – он начнет вспоминать. Слова Керсти и фото послужили спусковым крючком памяти.
Чемберну удается быстро убить трех синобитов, поскольку те дезориентированы воспоминаниями и чуть мешкают с реакцией (по этой же причине атака Пинхэда терпит неудачу). Любопытно, что после «смерти» синобитам возвращается человеческий облик: мужчина, женщина и ребенок – что тоже довольно символично. Ничего не сказано о том, действительно ли они погибли окончательно. Предполагаю, что нет – они ведь уже мертвы, и скорее всего это было окончанием еще одной жизни, и они будут преобразованы вновь. Пинхэд же умирает уже в образе человека (и тут момент двусмысленный и спорный сам по себе, то ли цель «операции Чемберна» изначально была в этой трансформации, то ли наложились и сыграли свое воспоминания самого Пинхэда), собственно это раздвоение образа человек-синобит, Эллиот Спенсер – Пинхэд будет раскрыто в следующем фильме. Чемберн не намного «пережил» Пинхэда: Левиафан отрывает ему голову, не давая убить Тиффани, было ли дело собственно в ней или в том, что Чемберн в принципе играл не по правилам вопрос спорный, скорее всего и то и другое имело место. Левиафан дает возможность уйти, буквально показывает дорогу-выход Керсти и Тиффани, собранный вновь в шкатулку ключ остается внутри Лабиринта, а после – встраивается в ту самую колону.

Hellriser III. Hell on EarthHellriser III. Hell on Earth

Оставим в стороне претензии к реализации разделения сущности Пинхэда и, в особенности к такой слишком уж явной демонизации и контрастности «я», все обоснования на совести сценаристов. Так что будем брать данность фильма за аксиому и рассматривать все сквозь нее же. Появившаяся в конце прошлого фильма колона, с «вросшими» образами Лабиринта попадает к Монро точно также как шкатулка ранее – человек продает ее за «сколько дадите». Попавшая на колону кровь запускает процесс воскрешения Пинхэда, механизм этого воскрешения такой же, как с Фрэнком и Джулией. Шкатулка же, украденная из колоны, попадает к Джоуи, и после в ее снах появляется Эллиот. Возвращаясь к теме раздвоения образа, на мой взгляд оно не сводится к человек-синобит\зло, нет это прошлая жизнь и настоящая жизнь одной и той же души. Вообще определение «зло» к Пинхэду, как и ко всему, что касается Лабиринта, в высшей степени некорректно. «Добро» и «зло» - стереотипные оценочные модели для нашего мира, основанные на нашем понимании морали. Говоря о Лабиринте нельзя говорить о каких либо оценках, потому что наша мораль не имеет к нему никакого отношения, как и наши законы. «Нет ни добра, ни зла – есть только плоть» - то бишь, по словам Пинхэда, Лабиринт не имеет оценочных характеристик как таковых. Пинхэд также говорит Монро «не беги от самого себя, если у тебя есть качества – гордись ими» и с одной стороны суть этих слов, как и всего монолога более чем прозрачна – манипуляция для привлечения Монро на свою сторону, чтобы завершить воскрешение. Но если рассматривать их глубже, как ход мыслей самого Пинхэда, то можно сделать весьма любопытные выводы. Что Лабиринт абсолютно лишен всяких оценок, он просто принимает все таким, какое оно есть. Преобразование происходит добровольно и осознанно, именно осознанность и принятие – ключевые аспекты Лабиринта (кстати, принятие сути вещей такими, какими они есть – высшая ступень духовного развития во многих доктринах).
На мой взгляд, причина резни, устроенной Пинхэдом в разделении его души, и как следствие утраты того глубинного понимания, что дало ему преобразование в Лабиринте. То, что Пинхэд хотел закрыть врата навсегда, уничтожив шкатулку также объяснимо: Лабиринт бы остановил его так или иначе вернув обратно. А без Эллиота возвращение лишено всякого смысла. К слову, в фильме нам рассказывают историю Эллиота, человека из т.н «потерянного поколения». Эллиот после разделения стал призраком, с помощью сна он связывается с Джоуи, которая собственно выполняет в сюжете роль посредника и передатчика. Говоря, Эллиот оперирует человеческими понятиями, он помнит свою жизнь в Лабиринте, однако интерпретирует ее опять-таки с человеческой точки зрения: оценочно, категорично. Как и в случае с Пинхэдом, бросается в глаза его не-цельность, дисгармоничность (показная «демоническая» линия поведения тоже сюда, кстати). Поэтому их слияние и обретение целостности финал вполне закономерный и единственно возможный.
Сцена в храме не только одна из самых ярких, но и одна из ключевых сцен фильма, не столько в плане развития сюжета, сколько в раскрытии образа Пинхэда. Священник, чуть раньше говорит Джоуи: «демоны – всего лишь метафора» - т.е. он в них не верит, тем самым уже вызывая недоверие. Он пытается противостоять «злу», однако делает это нетвердо: в после того, как крест был расплавлен в его руке, пугается и отступает, после следует короткая вспышка-побуждение, однако и она быстро тухнет – ясно видно, что нет у него не то что достаточной силы веры, но и силы духа. Он «причащается» от плоти Пинхэда – ему близок мир плоти, мир Левиафана, что для католического священника вообще должно быть нонсенсом, ибо противоречит тем обетам, что дают при возведении в сан.
Аллюзия Пинхэд-Христос простраивается с самого начала фильма. Джоуи видит в метро надпись «Готовьтесь ко второму пришествию», картина с вариацией на тему распятия видна слева от Пинхэда в комнате Монро (причем ракурс подобран так, что лица находятся практически на одном уровне и Христос как бы на фоне – собственно первое и второе пришествие, как две ступени). Сцена в церкви – своеобразная высшая точка этой аллюзии. От шагов Пинхэда в храме вылетают стекла, надламываются трещинами стены – храм разрушается, но это только отражение того, что суть храма также разрушена изнутри задолго до прихода Пинхэда. «Я пришел сюда, чтобы ткнуть людей мордой в их темные и коварные сердца» - говорит Пинхэд и, по сути, все его действия и являются исполнением этих слов. Он не приносит с собой разрушение или «зло» - но вытаскивает его из душ людей, выворачивает их сущности наружу, обнажает их и дает выход. Пинхэд вытаскивает из головы гвозди и пробивает ими свои руки, повторяя стигматы от распятия и произносит «Я есть путь» (Евангелие от Иоанна 14:6). Эта строка сильный символ и сама по себе, и как отсылка к главе, речь в которой идет о том, что, по словам Христа, он является единственным проводником к богу («никто не приходит к Отцу, как только через Меня») и более того, составляет одно целое с ним («Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его»). Пинхэд проводит за алтарем ритуал причастия, один из самых сакральных в христианском церемониале, причем его версия куда более убедительная и настоящая, не просто воссоздание – но настоящее сотворение. Смысл этого ритуала изначально состоял в том, что поглощая вино и хлеб (которые Христос на Тайной Вечере назвал своими кровью и плотью) участники поглощали часть сына божьего, становясь ближе к своему богу – вариант посвящения по сути своей, построенного на ритуальных метафорах. В словах же Пинхэда «это – плоть моя, это – кровь моя, счастливы пришедшие на мою вечерю» метафор нет: плоть есть плоть, а кровь есть кровь – ритуал выходит более настоящим, честным и сильным.
Вообще то, как Пинхэд говорит и действует в храме впечатляет, и вызывает чувство не просто воспроизведения ритуала, но подлинного проживания мистерии. Он одновременно и подражает Христу, действуя и оперируя в рамках универсальной символьной системы христианства; и вместе с тем за всем эти чувствуется сила и своеобразное право на такие действия. Он – посланник своего бога, “Leviathan’s beloved son”, он – проводник на пути к нему и связь между мирами. Увы, этот весьма глубокий концепт в фильмах почти и не раскрыт (фактически сцена в церкви – единственная, ну и плюс пара деталей из первых двух фильмов) и причины этого вполне банальны и объяснимы.
В этой части количество смертей, случайных и нелепых зашкаливает, их слишком много и они смотрятся именно что гротескным абсурдом и сбоем, следствием раздвоения. Одновременно продолжается акцентуация на добровольности, как обязательном условии: добровольные «жертвы» для Пинхэда добровольная же передача шкатулки. И вот эта добровольность, очевидно, и есть основная черта Лабиринта, его основной закон и «невинные в безопасности», потому что только искренне желающий, носящий внутри себя что-то от Лабиринта открывает ему дверь. Другие просто пройдут мимо, как проходят мимо странного человека со шкатулкой, мимо стен здания со странными узорами на них.